Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
— Что ж, может, оно и так, — сказал купец и молча погнал лошадей.
Когда они достигли Бистрицы, солнце стояло о полдень; со стрех домов в селе Таркэу звонко падала капель, сверкая ожерельями живых бусинок. Но река была еще скована зеленым ледяным панцирем. По нему ехали сани, груженные бревнами, спешили, размахивая топорами, селяне. Только при впадении Таркэу в реке виднелось разводье, и вода журчала, посверкивая, словно в ней солнце свило себе гнездо.
Они сделали привал на противоположном берегу, чтобы дать коням отдышаться. Витория и сын ее закусили тут же около мешков. Господин Давид вспомнил, — у него дела к какому-то купцу. Да наткнулся, видать, еще на двух-трех торговых людей и, приблизив вплотную к их бородам свой красный ежик и отчаянно размахивая руками, повел с ними беседу. Так думала с улыбкой горянка, ожидая купца и сторожа его товар. Наконец показался господин Давид. Шел он торопливо, увязая большими сапогами в рыхлом снегу. Сняв с голов коней торбы с зерном, он взялся за кнут.
— А теперь в путь, — проговорил он. — Обсудил я тут, как водится, с местными евреями дела на белом свете. Узнал цены на зерно в Галаце, в Гамбурге и в Париже. Ни один из них этой зимой в Дорне не был. «Что же это вы за люди, — говорю, — коли не удосужились побывать в Дорне?» — «Да вот такие мы есть: никто из нас не добрался до Дорны». — «Что ж, да пошлет всевышний здоровья вашим деткам, а вам благополучия хоть на сто лет». Стакан доброго вина они все-таки поднесли мне, не буду врать. Тут в устье Таркэу делают доброе винцо — из царьградского изюма.
— Долгонько же ты беседовал, господин купец, а у нас дело спешное, — смело подал голос Георгицэ.
— А чего торопиться, раз снега не растаяли, потоки не иссякли. Перед тем как поговорить, я взял взаймы талес и прочитал нужную молитву. Теперь можно ехать. К заходу солнца доберемся до устья Биказа. Заночуем у одного доброго христианина. Там тоже мои люди. Загляну к своим, пропущу рюмку изюмного вина и порасспрошу, не ездили ли они зимой по делам в Дорну. Если и те не ездили, придется и их пожурить.
Они медленно двинулись вверх берегом Бистрицы по раскисшему санному пути. Витория между тем думала, что спутник «послан» ей во благо: речистый, всюду суется, выведывает.
Ночевали в Биказе, на постоялом дворе Дони. По-устроили лошадок, насыпали им ячменя, перетащили в комнату поклажу и допоздна проговорили с корчмарем и его женой. Некифора Липана они хорошо знали.
— Видный из себя мужчина, осанистый, — сказал хозяин двора. — Денег не жалел, лишь бы все по его вкусу. Давно не видал его. Задержался, должно, где-нибудь на равнине. А может, венчает молодых и крестит детей у себя в деревне. Настанет весна — непременно покажется.
— А давно ли видал ты его? — спросила горянка.
— Давненько, почитай что осенью. Ехал вверх по реке. А конь у него был добрый.
Господин Давид незаметно моргнул правым глазом. Витория больше ни о чем не стала спрашивать.
— А вам-то он на что? — полюбопытствовал Доня.
— Задолжал денег этой женщине, — пояснил господин Давид.
— Так поискали б его дома на Таркэу-реке.
— Нет его дома. Я тоже хотел его видеть. Мы только что оттуда. И до самих Кэлугэрень ехать нам вместе.
— Куда ж ему в таком разе деться? Нет его в горах — значит, найти его можно в заводях Прута или Жижии.
— Слух такой есть, будто осенью он проехал по этим местам и задержался в Дорне.
— Возможно. Стало быть, хотел купить отару у тамошних овчаров. А ежели нашел и нужный корм, может, там и остался.
— И ничего о том не слышно?
— Ничего.
Витория вздохнула, провела ладонью по глазам, поправила платок.
На второй день утром в субботу они сели верхом и стали ждать купца. А тот опять мешкал. Сани свои он вывел на дорогу лишь после того, как со стрех, прогретых солнцем, пала капель.
— Уж вы войдите в мое положение, не прогневайтесь на меня за это опоздание, — попросил он, смеясь. — Это все из-за нашего еврейского уговора с господом богом. Сегодня суббота — и нам возбраняется ездить по дорогам. А вот по воде дозволено — до того самого места, где эта вода кончается. По воде, стало быть, можно, спору нет. И коль скоро господь дозволил нам ехать по воде, а мне надо быть к вечеру у Кэлугэрень, то дождался я капели, а тут снег подтаял. И как оказалась эта вода под полозьями, так я и поехал. Теперь уж до самого дома по снежной воде поплывем.
Витория перекрестилась.
— И что это за порядок и уговор? Ты что — беседовал со своим богом?
— Я-то не беседовал, а вот мой дальний родственник так тот некогда удостоился. Звали его Моисей. Так что поеду я по воде до самого дома, а там выйдет мне навстречу хозяюшка с распростертыми объятиями. Вода останется за порогом, я в доме найду вино и теплую еду. А вы заночуйте у меня, коли на то будет ваша воля, как ночевал и Некифор Липан.
— Сдается мне, — он частенько гостил у тебя.
— Бывало. И бог даст, еще не раз пожалует. По моим расчетам ты вернешься с ним вместе.
Так они ехали, тихо переговариваясь; в полдень сделали привал, потом двинулись дальше, и вскоре слева показалась голубоватая тень заснеженной вершины Чахлэу. Там в прогретых солнцем оврагах медведи высовывают теперь морды из берлог, отфыркиваются, чихают. Недалек час, когда в бору захлопают крыльями мошники и, опустившись на ветви старых елей, примутся шишковать. По-новому зашумели ручьи, звенят, точно колокольцы, прыгают по ледяным и каменным ступенькам. В струях чудятся зыбкие видения в пенных, кружевных одеяниях.
Горянка, не хуже тварей лесных, чутко улавливала запахи талой воды. Два дня езды верхом утомили ее, она с удовольствием думала, что скоро отдохнет на мягкой постели.
В Кэлугэрень, неподалеку от известной Скалы под Липой, стояли лавчонка и корчма господина Давида, позади них — дом, где он жил. Жена купца, белотелая, с двойным подбородком, выбежала навстречу и, увидев мужа, напевно запричитала, радостно заохала. И тут же испуганно выпучила глаза, когда горянка стала доставать из-за седла разбойничий обрез.
Витория и Георгицэ вошли в жарко натопленную каморку. Пока сын
